Спальня светской женщины - Страница 2

Время отъ складовъ азбуки до окончанія полнаго курса наукъ по аттестату казалось другимъ вѣчностію, ему — мгновеніемъ. Въ 16 лѣтъ, при громѣ музыки, при многочисленномъ собраніи посѣтителей, ему вручили аттестатъ — и распахнули передъ нимъ широкую парадную дверь, за которой манила его свобода и роскошно соблазняла своими объятіями.

Пансіонскія занятія его были слишкомъ ограничены для полнаго дарованія. Онъ стремился въ даль, онъ жаждалъ познаній и, неудовлетворенный, часто наказанный за опрометчивость, пристыженный товарищами, которые называли его выскочкой, — онъ горько плакалъ!..

Одно изъ укорительныхъ словъ, неразлучно связывавшихся съ его именемъ — было поэтъ. Такъ величали его школьпые товарищи съ насмѣшливой улыбкой, потому что порой заставали молодого человѣка задумавшагося надъ клочкомъ бумаги съ сверкающими очами, съ восторгомъ самозабвенія въ выразительныхъ чертахъ лица!

— Что, у кого укралъ? у кого выписалъ? — съ хохотомъ кричали школьники, вырывая у него этотъ клочокъ, который онъ готовъ былъ защищать, какъ свое единственное сокровище.

Шумъ, громъ, неистовыя забавы дѣтства никогда не запутывали его въ тѣсный кружокъ свой. Отъ этого онъ былъ нелюбимъ большею частію своихъ товарищей. — Льстюха! — дразнили его нѣкоторые, — трусъ! — кричали другіе… — Да онъ фискалъ! — съ таинственностью прибавляли третьи.

Громскій не оскорблялся всѣми этими титлами, которыми такъ щедро награждало его безразсудное и беззавѣтное дѣтство. Онъ былъ выше ничтожныхъ и неотразимыхъ мелочей ученическаго быта. Онъ уже тогда начиналъ жить въ другомъ мірѣ, въ заманчивомъ мірѣ воображенія, который онъ населилъ по своей прихоти очаровательными въ поэзіи, несбыточными въ существенности, образами. Съ этими образами онъ любовно сжился — и думалъ всегда роскошно лелѣять ихъ у своего горячаго сердца. На нихъ онъ создалъ впослѣдствіи смѣшное и шаткое, высокое и прекрасное понятіе объ обществѣ!..

Несмотря на свою любовь къ одинокости и уединенію, онъ, съ свойственною благороднымъ душамъ пылкостію, жаждалъ дѣлиться чувствами и мыслями съ другимъ существомъ. Чувства и мысли переполняли его и вырывались наружу, будто пѣна кипящей влаги, льющейся чрезъ края бокала.

Между всѣми товарищами своими онъ давно отличалъ одного, — и этотъ одинъ безъ зова подалъ ему руку, и онъ крѣпко сжалъ ее въ знакъ согласія. Они прежде были раздѣлены классами, потомъ соединились въ одномъ и еще лучше поняли другъ друга. Съ той минуты они были неразлучны.

Графъ Вѣрскій, надѣленный способностями, гибкимъ умомъ, привлекательною наружностью, граціозный и ловкій сыздѣтства, самодовольный знатностію своего рода, не упускавшій изъ виду мелкихъ блестокъ образованія и умѣвшій, несмотря на свою молодость, понимать въ другихъ безкорыстное стремленіе съ познанію науки, любившій гармонію поэтическихъ звуковъ, по противоположностямъ, такъ часто сходящимся въ природѣ, сошелся съ дикаремъ Громскимъ. Онъ подмѣтилъ въ немъ рѣзкій, хотя и нелюдимый умъ, и провидѣлъ пылкое дарованіе.

Съ этой минуты всѣ товарищи Громскаго перемѣнили свое насмѣшливое обращеніе съ нимъ, потому что они имѣли высокое понятіе о графѣ, а графъ сдѣлался его открытымь другомъ.

Тотъ, чье воспитаніе выбѣгало одинокой струей изъ-за четырехъ угловъ домашней комнаты и, упадая, сливалось съ шумящими безчисленными струями истока, стремящагося съ силою вдаль въ безграничное и неисчерпаемое море просвѣщенія, или, выражаясь проще и вѣрнѣе по-русски, кто высиживалъ въ общественномъ заведеніи время до полученія привилегироваинаго аттестата, тотъ хорошо знаетъ, что такое школьная дружба и школьное первенство, рѣзко отличающее почему-нибудь одного передъ десятками товарищей.

Школьная жизнь есть тѣсная рама будущей обширной жизни; литографированный листъ бумаги, въ жалкихъ размѣрахъ силящейся представить огромную картину великаго художника. На этомъ листѣ вы не видите ни бури души, ни молніи вдохновенія, ни восторга, который уноситъ художника какъ летучую звѣзду въ объятія необъемлимаго неба, или, съ гигантскимъ свѣточемъ, низвергаетъ во тьму преисподней; на этомъ листѣ только одинъ абрисъ, только одинъ очеркъ, только одна легкая тѣнь; но, несмотря на это, вы все-таки по немъ будете имѣть слабое, хотя запутанное, и изглаживающее понятіе о чудномъ величіи картины!

Школьная жизнь — это клубокъ нравственныхъ силъ человѣка, который со временемъ, по волѣ всемогущей судьбы — или развертываетъ вполнѣ безконечную нить свою, или останавливается на половинѣ, или иногда остается вовсе неразвернутымъ. Страшная игра! Судьба прихотливо и беззавѣтно, съ улыбкой забавы, держитх въ рукѣ этотъ клубокъ — и небрежно бросаетъ его съ большею или меньшею силою!

Куда же укатывается онъ!

* * *

Бѣдные! мы съ трепетомъ безумнаго ожиданія, въ нетерпѣніи юности, хотимъ, чтобы этотъ клубокъ катился вдаль, чтобы онъ развернулся скорѣе, и не заботимся, по какому направленію побѣжитъ онъ. Мы жаждемъ и ищемъ впечатлѣній, спѣшимъ мужать и въ раму 20-ти лѣтъ вмѣстить тяготу 40-лѣтней опытности.

Замѣтьте: съ самыхъ юныхъ и несознательныхъ лѣтъ, начиная играть съ неизмѣримою книгою жизни и перебирая листы ея, мы невольно, если хотите, инстинктивно, останавливаемся на самыхъ заманчивыхъ главахъ этой книги. Слова: дружба, любовь — такъ утѣшительно ластятся около нашего воображенія, которое съ каждымъ днемъ раскрывается сильнѣй и сильнѣй; такъ манитъ наше любопытство, что мы уже начинаемъ мечтать объ осуществленіи этихъ словъ. Эти слова дѣлаются для насъ новыми игрушками — и мы съ жаромъ принимаемся обновлять ихъ: мы ищемъ друга, еще не понимая значенія сего слова и, кажется, находимъ его, создаемъ въ головѣ своей предметъ любви и обожаемъ его. Это забавная игра въ дружбу и любовь!